Золушки на грани - Страница 33

— Хотя, конечно, всё ерунда! — встряхнула головой Золушка, — Я сейчас попробую что-нибудь запихнуть в тумбочку, и хватит об этом думать.

— Вот в эту тумбочку? — уточнила фея.

— Угу.

— Из неё получится прекрасная шкатулка, — заметила крёстная, прикасаясь к тумбочке волшебной палочкой.

«Чпок!» — и тумбочка в самом деле стала маленькой-маленькой резной шкатулочкой.

— Ой! — воскликнула Золушка, — Это… Как же оно… А почему?

— Что у нас там ещё? Книжные полки? Спичечные коробки, не более. Зеркало? Будет пудреницей. Тащи сюда шляпную коробку, сейчас мы сложим в неё всё, что тебе нужно.

Золушка с восторгом наблюдала за действиями крёстной и поглаживала крошечного пёсика, который дремал у неё на руках.

— Здорово-то как! Может быть, превратите в какого-нибудь муравья и мою собачку? Мне так будет спокойнее.

— Извини, милая, с собачкой ничего не выйдет. Она у тебя такая маленькая, что моего сказочного могущества хватит только на то, чтобы увеличить её: превратить в пантеру или, скажем, волка. Надо?

— Ой, спасибо большое, не надо, — Золушка в испуге спрятала собачку в рукав, — Пусть всё остаётся как есть.

Вскоре покои опустели: остались только голые, хорошо отмытые стены. Их было решено не брать с собой: стены везде одинаковые, тем более, что оба замка проектировал один и тот же архитектор.

— Послушайте, крёстная, один момент. А как это всё превратить обратно? — осторожно поинтересовалась Золушка.

— Да как обычно — с двенадцатым ударом часов всё само приобретёт прежний вид. Точнее — размер. Так что советую вам поторопиться и выезжать прямо сейчас: на границе у вас проблем, скорее всего не будет, но через три часа закончится рабочий день и всё королевство встанет в пробках.

Просто быть

Просто быть, существовать, дайте мне! Давайте так договоримся: меня нет, вы меня не замечаете. А я есть, тут, тихонечко, в углу где-нибудь.

Не надо мне вашего внимания, заботы вашей не надо, домыслов на мой счет.

Вы живите, пожалуйста, мне до вас вовсе никакого дела нет. И не ждите от меня подвоха, постоянно! Ну, я же не вор, не убийца, не маньяк, в самом деле. Не пойман — не вор. Сами сначала спрячут свои доллары между пыльными страницами никогда не читанной старой книги. Доллары, евро, любовные записки — что угодно спрячут, забудут, где спрятали — а потом сразу на меня.

Вы не представляете, как с вами трудно. Сижу у себя, до самой ночи сижу, чтоб по квартире пройтись спокойно, только выйду — а вы всё не спите. В компьютер уткнувшись сидите, а завтра утром будильник, да? Разбудит, всех разбудит, и меня тоже разбудит, и будете вы бегать, туда-сюда, с чашкой кофе в одной руке, с непарным носком — в другой. Где второй носок, а? Да вон же, на карнизе висит. При чём тут опять я?

Знаете, почему в доме по ночам скрипят половицы? Потому что у них кости затекли, они размяться хотят, вот и разминаются. Знаете, почему занавеска колышется, когда ветра никакого нет и форточка закрыта? Потому что у вас окна в доме щелястые, сквозняк гуляет по полу, кусает вас за голые пятки. Пятки, по-вашему, чувствительнее тонких прозрачных занавесей?

Конечно, проще обвинить во всём безответного, чем разбираться в сути вещей. Обвинить — и забыть. С чего вы все взяли, что я желаю вам зла? Для того, чтобы зла желать — надо уметь желать, а я не умею, нет у меня такого устройства, которое бы вырабатывало желания. Не судите же всех по себе! Даже в своём кругу — не судите. Круг один, а все в нём — разные. Что уж говорить о тех, кто никогда в этот круг допущен не будет?

А пыли-то сколько за шкафом накопилось, вы хоть заглядывали когда-нибудь за этот шкаф? А загляните. Там, там все ваши потерянные блокноты, ручки, значки, карандаши, подзарядки, ключи, шнурочки какие-то непонятные, машинки детские, пряники засохшие. Душно мне, душно и тяжело в этой атмосфере постоянного страха — зачем вы её создаёте, кому от этого легче? Иногда, вот как сейчас, хожу по кухне, как маятник, тихо, темно, луч лунный в окно прокрался — и кажется, будто нет вас, никого нет, вообще никого нет, нет ни страха, ни суеты, ни криков, ни боли. И так хорошо делается. Даже забываю себя на какое-то мгновение, становлюсь этим лучом, этой кухней, этим окном.

Забываю и забываюсь. А с вами нельзя забываться. Чуть забудешься — а уже утро, и выбегает кто-то из вас на кухню, и протирает заспанные глаза, и видит меня — ну вот как сейчас.

— Мама! Бабушка! Прабабушка! Дядя Коля! Семён Семёныч! Привидение!!!!

И прибегают все ваши — мама и бабушка, и прабабушка прикатывает на коляске, и дядя Коля с Семён Семёнычем, не выспавшиеся, приползают на карачках, и все с дубинками, топорами, ножами и кастетами, а прабабушка тянет за собой пулемёт.

Вас так много, вы так вооружены, чего боитесь вы? Дайте просто быть, существовать дайте мне. Не по своей воле я тут, сами знаете, как тяжело с жилплощадью в больших городах. Вы не желаете со мной встречаться, ну так и я избегаю вас. Вы — потому что боитесь. А я — просто брезгую.

Nowhereman

Никто живёт в Нигде. Никто не знает, где находится это место, знает только, что оно есть — ему этого знания вполне достаточно для того, чтобы всякий раз попадать домой вовремя, пока ужин ещё не остыл. Непонятно, зачем только ему ужин — у него ведь нет желудка. У Никто нету ног, но оно ходит. Нет рук, но оно может дотронуться до чего угодно. У Никто также нет ушей, языка, носа, селезёнки, прыщей и перхоти — у него вообще ничего нет. Таким уж оно уродилось.

Больше всего на свете Никто любит слушать, что о нём говорит Кто-то. Например, учительница выходит из класса и говорит: